Так, как в народе у нас говорят, тихо не лихо, а смирней — прибыльней. Добрался он до Твери, там у знакомых остановился: был у него еще с семинарии приятель, машинист при очистительном винном складе, жена его и пятеро их деточек. Прожил там Феодул Иванович неделю, в баню сходил и дальше в путь засобирался. Ну от Твери уж разговор известный — сперва на поезде в третьем классе до Москвы, там переночевал на постоялом дворе и ранним утречком уже снова на вокзал, на поезд до Киева. Там, конечно, в Лавру сбегал, поклонился святым, в пещерах почивающим. Там же переночевал с другими странниками, отстоял утреннюю службу — и на вокзал, на поезд до Одессы.
В Одессе уже тех, кто в Святую землю поплывет, встречают монахи Афонского подворья. Там их три — Ильинское, Андреевское, Пантелеймоновское. Феодул Иванович наш замешкался, а тут вдруг его зовут из толпы: оказался монашек знакомый, как раз было ему в этот день послушание паломников встречать — и первый, кого он увидел, и был наш странничек. Пошли они пешком в Ильинское подворье. Там если у кого вещи есть, то их особый извозчик привозит, по десять копеек с носа, но Феодул, конечно, узелок свой сам несет. На подворье набилось в этот раз паломников больше обычного: так-то по пять человек в комнате жили, а тут и до десяти доходило: кровати сдвинули, легли поперек, тесно, а зато тепло. Заправлял там всем отец Серафим, гостинник, такое у него было послушание. Официальными делами занимался отец Лонгин: забрал он у Феодула бумаги его и паломническую книжку, сходил в канцелярию генерал-губернатора, тот выписал иностранный паспорт. Прожил он там еще целую неделю в ожидании парохода, по утрам после службы гулять ходил по городу, причем забредал, как потом рассказывал, бог весть куда — ходок же был первостатейный, мог без устали и тридцать верст прошагать, ни разу не присев: идет, поет акафисты, только птицы иногда за ним увязываются, как за другими овода. Странная это была картина! Феодул Иванович высокий, статный, призвали бы его в армию, небось в гренадерах бы служил. Хоть он еще и относительно молодой был человек, а борода у него уже седая, причем как бы наполовину — с большим черным пятном, Божья отметина. И вот идет этакий великан широким шагом, поет «Моря чермную пучину невлажными стопами», а над ним птицы вьются стаей, как над полем свежевспаханным…
Наконец, пришло время отправляться на корабль. Пароход назывался «Цесаревич». Грузятся на него, стало быть, дамы и господа в первый класс, те, кто попроще, во второй, ну а в третий всякая босота — и наш Феодул Иванович. Плыть-то до-о-олго… В третьем классе еды не дают, только кипяток два раза в день, зато бесплатно. Ну опытные паломники, кто уже второй-третий раз плывет, научили других побольше сухариков запасти, так и питались: чайку заварили черного и с сухариками его вприкуску.
Первая остановка — Константинополь. Там опять встречают монахи: тоже три Афонских подворья и обычно все идут ночевать в то же, в котором жили в Одессе. Так Феодул Иванович попал в Ильинское. Встретили его, как и всех, монахи на шлюпке, забрали прямо с парохода, повезли на берег. Тут его ожидало приятное удивление: он все по пути скучал по своим зверушкам, а в Царьграде, как оказалось, очень любят собак, и они тут на каждом шагу. Ну он, конечно, пока всех не перегладил и сухариками не угостил, дальше не пошел — так монашек с Ильинского подворья и ждал его терпеливо. Другие паломники, пока сидели в Константинополе, ездили на извозчике кто к Живоносному источнику, кто к Влахернскому храму, только наш Феодул Иванович никуда не пошел — сидел у ворот и с собаками своими разговаривал. А скоро уже и дальше надо было плыть.
После Константинополя пассажиров на «Цесаревиче» прибавилось, особенно в третьем классе. Там вдоль бортов такие нары были сделаны и если от Одессы свободно лежали люди, то тут уже как сардинки в банке: так, что поворачиваться всем вместе приходится. Но люди не унывают, напротив, чем ближе к Святой земле, тем лучше. Акафисты поют, чаи гоняют и, кажется, даже духота развеялась. Больших остановок пароход уже не делал: постоял у острова Хиоса, потом у острова Митилене. Туземцы на лодках привозили торговать местный товар — апельсины, варенье из роз… Господа из первого класса что-то покупали, но наши, конечно, копеечки свои берегут. В Триполи корабль что-то разгружал и загружал, он же не только пассажиров возит. Наконец, шестого апреля приплыли в Бейрут. Отсюда уже недалеко, но стоять здесь долго. На берег Феодул Иванович не пошел из нетерпения, так на палубе и просидел, пока тюки с борта и на борт таскали. И вот, наконец, еще ночь плавания — и Яффо.
Там было в старину совсем не так, как сейчас. Пароход останавливался за этими черными страшными камнями, которые и теперь видно. Это еще часть их англичане успели взорвать, а раньше-то они еще страшнее были. Море там мелкое, так что ближе подплыть было нельзя — это, опять же, потом бухту углубляли. Поэтому пароход останавливался аккурат за ними, и с берега к нему бросались наперегонки арабские шлюпки. Господи, помилуй! Это ж никто обычно, кто первый раз плывет, не ожидал такого: рожи совершенно разбойничьи, как будто пираты на корабль напали! А нужно выбрать одну из них, да еще спуститься в нее, а море-то бурное. Когда совсем шторм разыгрывался, корабль обычно в Кайфу уходил, сейчас это Хайфа, но в этот день, седьмого, волны были небольшие, так что решили высаживать пассажиров. А уж как дамочки, бывает, боялись, прямо рыдали от страха, владычица небесная… Но нашему то Феодулу все нипочем, из вещей один узелок, а шлюпка эта, то бишь перевоз, еще по паломнической книжке оплачен. Шагнул он в лодочку, только за локоток его араб и поддержал.
Доплыли они до берега, тут таможня. Заведовали ей турки, а туркам главное что? — бакшиш получить с проезжающих. Но это у кого багажа много и деньжата имеются, а нашим-то странничкам забот в этом смысле никаких — в паспорт штамп шлепнули и гуляй. Огляделся Феодул Иванович. Яффа тогда была не та, что сейчас: весь город в апельсиновых садах, так что и пили там все больше апельсиновый сок, благо был он дешевле чистой воды. Грязь при этом страшенная, даже после русской деревни непривычная. Знаешь, как тогда пекли хлеб в Иерусалиме? Лепешку коровью сушеную бросают на большой камень, поджигают, а как прогорит она и камень накалит, скидывают золу с камня и тесто на него — плюх! Такого и хлебушка первое время не захочешь. Дрова-то были в большой дороговизне. Это вот мы сейчас с тобой в лесу сидим, а леса-то не было, его весь извели еще чуть не тысячу лет назад. Все, что мы сейчас видим, — это посажено за последний век, а так тут были голые холмы, камни да песок, редко-редко кактусы, которыми вместо забора огораживали постоялые дворы. Ближе к морю с дровами получше было, но все равно в такой все грязи жили — Господи, помилуй…
Хотел было сразу Феодул Иванович шагать в Иерусалим, а нельзя: надо ждать каваса. Кто такой кавас? Ну это вроде как стражник и помощник лоцман сухопутный — все в одном лице. Работали ими обычно болгары или сербы. Но тут такое дело: вот ты сейчас смотришь, а здесь никого нет, только мы с тобой разговариваем. И захочешь, например, ты мне горлышко чикнуть или, оборони Господи, я тебя — и никто не помешает, а если оттащить, допустим, тело в те кустики да камешками забросать, так и месяц никто не найдет. Было так, да не совсем так. Людей и точно было поболе: железной дороги-то не было, а народ так и ходил туда-сюда, от Яффо к Иерусалиму и обратно. Иные чуть вбок брали, через Абу-Гош, где сейчас шоссе проходит, но многие прямо тут и шли. Лихого народу тоже хватало — арабы, бедуины, слышал, наверное? Всякому хотелось от паломника поживиться: деньжата-то у них зачастую имеются, а народ они все больше беззащитный. Но и турки не дремали: каждые три-четыре версты у них здесь был пост. Ну как пост, будочка каменная, и в ней трое, а то четверо солдат. Ну чтоб всякую шелупонь отгонять больше-то и не надо. Ну а для полного спокойствия, чтобы аккурат между этими будочками не напали, паломников обычно собирали в небольшие такие караваны, и с каждым был этот самый кавас, чтобы присматривать, дорогу показывать, а если что, и охранять.